Не щадить. Почему Покрышкин нарушил негласное правило летчиков и отдал приказ об уничтожении фашистских пилотов на парашютах

Даже во время Второй мировой войны, которая стала самой кровавой за всю мировую историю, на фронте было время для благородства. Особенно это касалось летчиков, у которых во все времена были свои неписанные правила поединков.
Одним из основных неписанных правил, был запрет на расстрел противника, который "катапультируется". (понятно, что катапульта была придумана позже. Просто назовем это на современный лад ) . Однако, несмотря на всю браваду и внешнее благородство, в яростной схватке, эмоции брали верх и любые правила отступали на второй план.
Не только немцы, но и советские летчики, регулярно нарушали эти правила. Даже прославенный советский ас Покрышкин, в своих мемуарах вспоминал, как уничтожал немецких пилотов на парашютах.

Прежде всего хочется сказать, что само по себе "катапультирование" не всегда было спасительным. Мало того, что парашют может оказаться повреждённым или не сработать, само приземление может стать причиной гибели летчика. Вероятно, поэтому, летчики имели негласный запрет на расстрел своих противников вне самолёта, поскольку они и так имели не самые высокие шансы на выживание.
В первые годы войны, Покрышкин яростно соблюдал это правило. Однако, в один момент всё изменилось. Он не только сам стал расстреливать фашистов на парашютах, но и отдал соответствующий приказ своим подчинённым. Что же произошло?
Причиной таких резких перемен стала гибель Николая Островского, который служил под началом прославленного асса. Молодой парнишка напомнил Покрышкину его самого, поэтому он взял его к себе ведомым.
Во время боя, машина Островского была повреждена, и командир отправил его обратно на аэродром. Вернувшись из боя, Покрышкин узнал, что его ведомый был сбит, а после "катапультирования" его расстреляли в воздухе.

Именно после этого трагического случая, Александр Иванович пересмотрел свои взгляды на негласные правила летчиков, и приказал своим подчинённым не щадить фашистов, даже "катапультировавшихся".

Вот как сам Покрышкин об этом пишет:

"Вечером, возвратившись с задания, я увидел инженера Якова Жмудя в окружении однополчан. Он рассказывал им о своей поездке в Ногайск. Голос у него был тихий, надломленный, глаза красные. За один день он, казалось, постарел на несколько лет.

— И детей постреляли? — услышал я чей-то возмущенный вопрос. Стало тихо.

— Все в одной яме лежат: сестра, старики, дети... Все...

— Вот изверги!

Жмудь заплакал. Гнетущая тишина, казалось, давила на плечи. Все стояли окаменев, словно видели перед собой могилу, заваленную окровавленными телами.

...

Я подошел к инженеру и просто, по-мужски сказал:
— Не плачь. Слезами горю не поможешь. Надо бить их еще крепче, еще злее. Обещаю тебе завтра же в отместку за гибель твоей семьи уничтожить несколько немецких самолетов.

Инженер поднял заплаканное лицо, посмотрел на меня и молча протянул руку. Я крепко пожал эту трудовую руку, умеющую так искусно налаживать наши пулеметы, пушки и навигационные приборы.

.....

"Юнкерсы" не подвели нас. Как я и рассчитывал, они появились со стороны Никополя. Шли они очень высоко, но без прикрытия. Видимо, надеялись на свою группу очистки, которая должна была находиться уже над нашим передним краем.

До Большого Токмака мы сумели набрать высоту и оказались теперь над "юнкерсами". Стремительно сближаясь с ними, я бросил в эфир:

— Сомкнуться плотней! Бью ведущего.

Навстречу неслась армада бомбардировщиков. В последние секунды, перед самым открытием огня, мне почему-то показалось, что на их крыльях не кресты, а звезды. Я крикнул:

— Наши! Не стрелять!

И "юнкерсы" с желтыми крестами на крыльях пронеслись под нами. Меня охватила злость на себя за то, что из-за чрезмерной предосторожности я допустил такую глупую ошибку.

Я сделал резкий переворот и сразу же оказался в гуще бомбардировщиков. Поймав в прицел ведущего, я дал по нему короткую очередь из всех пулеметов и пушки.

В одно мгновение передо мной возник огромный огненный шар. Взрыв поглотил "юнкерса". Стена огня неслась мне навстречу. Огромный обломок бомбардировщика пролетел совсем рядом.

Мой самолет по инерции врезался в пламя, его сильно тряхнуло, что-то ударило в обшивку, и, наконец, огонь остался позади. Я осмотрелся; слева и справа шли бомбардировщики. Один из них горел, видимо, его поразил взорвавшийся сосед.

Взял в прицел крайнего справа и дал очередь. Из крыла "юнкерса" вырвалась струя дыма. Он круто развернулся, свалился в пике и стал уходить. Я бросился вдогонку и второй очередью по левому мотору добил его.

Потом рванул свою машину вверх. Правее меня падал "юнкерc", подожженный парой Жердева. А чуть выше нас в небе висело несколько парашютистов — экипаж сбитого самолета.

"Вспомни Островского!" — подсказала мне память. Да, он, которого я любил, как сына, вот так же спускался тогда на парашюте. И фашисты безжалостно расстреляли его в воздухе. Не сдержав гнева, я надавил пальцами на гашетку.

Мы вышли из боя на последних граммах горючего. Сели на ближайший аэродром.

Под вечер возвратились домой. На стоянке меня встретил инженер-капитан Жмудь.

— Как я волновался за вас, товарищ гвардии майор, — сказал он, помогая мне освободиться от лямок парашюта. — При всех такое пообещали, а могло быть...

— Ничего, дорогой мой капитан, не случилось. Конечно, порой бывает трудно выполнить товарищескую клятву. А за пулеметы и пушку спасибо: работали отлично. Сбил обещанных три "юнкерса".

Покрышкин А.И. "Небо войны", глава 16. "Знакомые маршруты".